Произведение станционный смотритель краткое содержание. «Станционный смотритель

Станционный смотритель» входит в цикл пушкинских «Повестей Белкина».

Повествователь рассказывает читателю истории от имени некого Ивана Петровича Белкина, который не успел издать свое произведение.

Автор начинает свое повествование с размышления о том, как тяжело живется станционным смотрителям. До чего ж нелегка их доля: «Покою ни днем, ни ночью…» Потом рассказчик обращается к читателям и ведает одну интереснейшую историю.

В 1816 году в какой-то губернии рассказчик остановился на станции, чтобы переждать дождь и сменить лошадей. Пятидесятилетнего смотрителя звали Самосоном Вырином. Он оказался радушным человеком. У него было дочь Дуня, четырнадцати лет. Они разговорились, попили чаю, и «герой наш» поехал дальше.

Через несколько лет, рассказчик снова оказался на этой станции. И очень рад был увидеться со своими старыми знакомыми. Но, придя в дом, он застал одного старика, который рассказал ему все, что случилось с ними за это время.

Однажды в один зимний вечер заехал к ним на станцию молодой гусар. Лошадей свободных не было, и он остался их дожидаться. Неожиданно для всех, приезжий заболел. Несколько дней он лежал на постели смотрителя, а Дуня старательно ухаживала за ним. Когда гусару пришло время уезжать, станционный смотритель даже жалел о его отъезде.

Гусар вызвался довезти Дуню до церкви. Самсон Вырин, ни о чем не догадываясь, отпустил дочку с молодым человеком. Из церкви Дуня не вернулась. Самсон заболел. Лекарь, который лечил того самого гусара, лечил и Вырина. Он рассказал, что гусар на самом деле был здоров, а лишь притворялся, чтобы обмануть Дуню.

Смотритель решил найти свою заблудшую дочь. Он узнал, где живет гусар – ротмистр Минский, и отправился к нему домой. Минский рассказал Самсону Вырину, что они с Дуней любят друг друга. И дочь его уже отвыкла от прежней жизни, поэтому возвращаться домой к отцу не будет. Он сунул в рукав смотрителю деньги и отправил домой.

Смотритель заплакал, выбросил деньги, и вернулся к Минскому, чтобы увидеть свою Дуню. Он долго ждал под дверью. Наконец, увидел Дуню через раскрытую дверь. Дуня, узнав отца, упала без чувств, а Минский выгнал Самсона вон. Вырин вернулся домой ни с чем. И вот уже три года он живет один и вспоминает свою Дуню, роняет слезы по ней и жалеет.

Услышав эту историю, рассказчик проникся грустью к бедному старику. Спустя несколько лет он снова проезжал мимо этой станции. Смотритель уже умер, а в его доме жили другие люди. Узнал рассказчик, что приезжала на его могилу одна барышня. По описанию он узнал в ней Дуню. Дуня долго лежала на могиле отца и плакала.

Эпиграф повести заявляет читателю о главном действующем лице. Именно его чувства и переживания разделяет рассказчик. И нам, как читателям, становится жаль бедного старика. Произведение А.С.Пушкина само по себе уникально:

Иван Петрович Белкин – одновременно писатель и персонаж, который является еще и героем прозы Пушкина;
Сюжет – простая житейская история, услышанная от людей и записанная автором;
Центр повествования – провинциальный быт обычного человека – станционного смотрителя Самсона Вырина;
Драматичный сюжет имеет счастливый конец:
Память дочери об отце жива;
Законченность произведению придает неравнодушность рассказчика к судьбе смотрителя и к судьбе Дуни.

/ / «Станционный смотритель»

Дата создания: 1830.

Жанр: повесть.

Тема: "маленький человек"; ответственность; потеря доброго имени.

Идея: лучше честная бедность и доброе имя, чем роскошь, полученная сомнительным путем.

Проблематика. Безответственное отношение детей к родительской любви делает их жизнь несчастной.

Основные герои: Самсон Вырин, Дуня.

Сюжет. Начало повести - рассуждение о станционных смотрителях.

Эти люди не знают спокойной жизни. День и ночь путники требуют лошадей, вымещают на смотрителях свое плохое настроение. Работа у смотрителей каторжная, а богатства никакого. Люди эти, как правило, скромны, предупредительны, тихи, но они интересные собеседники, так как всякого насмотрелись на своей службе.

Рассказчик познакомился с героем повести в 1816 году. Он промок под ливнем, сменившим майскую жару, и, ожидая свободных лошадей, пожелал переодеться в сухое и выпить горячего чаю. Начальником станции оказался бодрый еще мужчина пятидесяти лет по имени Самсон Вырин. Его дочка Дуня позаботилась о чае. Это была на редкость красивая девушка-подросток. Смотритель не мог нахвалиться своей Дуней, которая умело хлопотала по хозяйству. Станционный дом был скромен, но опрятен. Стены украшали картинки на тему евангельской притчи о блудном сыне, цветы бальзамина придавали уют жилищу. Путешественник провел время в приятной беседе с хозяевами, и было ему очень хорошо в этом доме. Когда же пришло ему время уезжать, проводила его Дуня до телеги. Спросив разрешение, он поцеловал ее, и долго помнился рассказчику тот поцелуй.

Спустя несколько лет повествователь этой истории вновь оказался в этих местах. С волнением ожидал он встречи со старыми знакомыми. Когда он вошел в дом, взору его предстали те же знакомые картинки на стене, но жилье было запущенным, неухоженным. Самсон сильно сдал: из свежего и энергичного мужчины превратился в седого и морщинистого старика. Старый знакомый задал ему вопрос о дочери, но Самсон Вырин ответил уклончиво, что ему о ней ничего не известно. После стакана пунша смотритель стал разговорчивее. Вырин ударился в воспоминания о любимой Дуне: умница, разговоры вести умела, всем домом заправляла, все успевала, проезжающие ее жаловали, а он, отец, любил и лелеял свое дитя.

Но беда пришла три года назад. Объявился на станции молодой военный. Он требовал лошадей немедленно, но троек на тот момент не было. Проезжающий стал гневаться и хвататься за нагайку, но тут выбежала Дуня с ласковым словом и предложением поужинать, и гусар сменил гнев на милость. Освободилась, наконец, тройка, но проезжающий пожаловался на сильную головную боль и никуда не поехал. На следующий день состояние его ухудшилось, пришлось послать за лекарем. Дуняша тем временем неотлучно находилась при больном. Лекарь поговорил с гусаром по-немецки, осмотрел его и вынес заключение, что ехать больной сможет только через два дня. Эскулап был пожалован четвертиной, остался отобедать с гусаром. Пообедали они превосходно, с вином, и, обоюдно довольные, распрощались.

День спустя недуг постояльца совсем миновал, он был в отличном настроении, не скупясь расплатился он с хозяином станции. Прощаясь, гусар предложил Дуне подвезти ее до церкви. Красавица было смутилась, но смотритель успокоил ее, что его высокоблагородие не обидит ее.

Но прошло полчаса, и Самсон Вырин вдруг обеспокоился, бросился искать ее к церкви, но там ее никто не видел. Беспокойство отца нарастало. Вернулся ямщик с плохой вестью, что Дуня последовала за гусаром далее. До бедного отца дошло, что этот хлыщ притворялся больным. Самсон Вырин был сражен горем, заболел и слег надолго. После болезни он испросил у начальства отпуск и пешком пошел за дочерью. В подорожной похититель его дочери записан ротмистром Минским, едущим в Петербург. Вырин добрался до Петербурга, там разыскал его без особого труда. Минский при встрече со стариком покраснел, сказал положенные в таких случаях слова извинения, но Дуню оставлял себе, полагая ее счастливою в богатстве. Минский сунул старику деньги и выставил его. Раздавленный горем и унижением Самсон швырнул деньги наземь. Вырин не мог возвратиться, не повидав Дуни. Вечером на Литейном проспекте он увидел Минского в экипаже, остановившемся возле дома. Смотритель правильно понял, что здесь и живет его Дуня. Хитростью ему удалось найти ее, он увидел Дуню, великолепно одетую, в роскошной обстановке вместе с Минским. Появление отца поразило Дуню так, что она лишилась чувств. Взбешенный Минский грубо выставил смотрителя вон.

Смотритель с тех пор служит на станции в одиночестве, и тому пошел уже третий год. Вестей от дочери нет. Несчастный отец боится, что девочка его наскучила барину и скитается без крыши над головой, что нередко происходит с неопытными и легкомысленными дурочками.

Через некоторое время повествователь опять посетил эти места и наведался к знакомому смотрителю, но оказалось, что год прошел, как старика уже нет в этом мире. Сказали, что он сильно пил. Сын новых хозяев дома проводил автора повести на могилу смотрителя и рассказал, как приезжала красивая богатая барыня. Были при ней трое детей и кормилица. Когда она узнала о смерти старого смотрителя, то горько зарыдала, а потом на кладбище эта барыня пластом лежала на его могиле. После она пошла в село и заказала священнику заупокойный молебен.

Отзыв о произведении. Это история о блудной дочери. Только в отличие от евангельского сюжета, она вернулась, когда уже ничего не поправишь. Была ли она счастлива, даже если Минский в конце концов женился на ней? С отцом она жила счастливо. А потом бросила его ради того, чтобы стать содержанкой. Разрушила жизнь отца, а свою сделала некрасивой и безблагодатной (без отцовского благословения).

Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.

Князь Вяземский.

Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!.. и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во всё это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности. Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями. В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади. Вследствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай , ввелось в употребление другое, например, ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести. День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю, «Эй, Дуня! — закричал смотритель, — поставь самовар да сходи за сливками». При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» — спросил я смотрителя. «Дочка-с, — отвечал он с видом довольного самолюбия, — да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Всё это доныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином, и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сюртук с тремя медалями на полинялых лентах. Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы. Лошади были давно готовы, а мне всё не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась... Много могу я насчитать поцелуев,

С тех пор, как этим занимаюсь,

Но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.

Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием. Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и всё кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал... Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. «Узнал ли ты меня? — спросил я его, — мы с тобою старые знакомые». — «Может статься, — отвечал он угрюмо, — здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало». — «Здорова ли твоя Дуня?» — продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», — отвечал он. — «Так видно она замужем?» — сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца. Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив: вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула. «Так вы знали мою Дуню? — начал он. — Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишь ся; что суждено, тому не миновать». Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. — Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, невозможно было ехать... Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем. На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченном уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом. Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедне. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении... «Чего же ты боишься? — сказал ей отец, — ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и лошади поскакали. Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел и пошел сам к обедне. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь: священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкви не было. Бедный отец насилу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром». Старик не снес своего несчастия; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он нимало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца и, не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. «Авось, — думал смотритель, — приведу я домой заблудшую овечку мою». С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в Демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться. Рано утром пришел он в его переднюю и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке, объявил, что барин почивает и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. «Что, брат, тебе надобно?» — спросил он его. Сердце старика закипело, слезы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: «Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!..» Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. «Ваше высокоблагородие! — продолжал старик, — что с возу упало, то пропало: отдайте мне по крайней мере бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну». — «Что сделано, того не воротишь, — сказал молодой человек в крайнем замешательстве, — виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она — вы не забудете того, что случилось». Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице. Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти- и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь, притоптал каблуком и пошел... Отошед несколько шагов, он остановился, подумал... и воротился... но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: «Пошел!..» Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего дни через два воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел. В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился и, поравнявшись с кучером: «Чья, брат, лошадь? — спросил он, — не Минского ли?» — «Точно так, — отвечал кучер, — а что тебе?» — «Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет». — «Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее». — «Нужды нет, — возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, — спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю». И с этим словом пошел он по лестнице. Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. «Здесь стоит Авдотья Самсоновна?» — спросил он. «Здесь, — отвечала молодая служанка, — зачем тебе ее надобно?» Смотритель, не отвечая, вошел в залу. «Нельзя, нельзя! — закричала вслед ему служанка, — у Авдотьи Самсоновны гости». Но смотритель, не слушая, шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался. «Кто там?» — спросила она, не подымая головы. Он всё молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову... и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать и, вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню и подошел к нему, дрожа от гнева. «Чего тебе надобно? — сказал он ему, стиснув зубы, — что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!» — и сильной рукою, схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу. Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию и опять принялся за свою должность. «Вот уже третий год, — заключил он, — как живу я без Дуни и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы...» Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне... Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» — никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н. Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала» что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. «Отчего ж он умер?» — спросил я пивоварову жену. «Спился, батюшка», — отвечала она. «А где его похоронили?» — «За околицей, подле покойной хозяйки его». — «Нельзя ли довести меня до его могилы?» — «Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище да укажи ему смотрителеву могилу». При сих словах оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу. — Знал ты покойника? — спросил я его дорогой. — Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!) идет из кабака, а мы-то за ним: «Дедушка, дедушка! орешков!» — а он нас орешками и наделяет. Всё бывало с нами возится. — А проезжие вспоминают ли его? — Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу. — Какая барыня? — спросил я с любопытством. — Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка; — ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!.. Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища. — Вот могила старого смотрителя, — сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом. — И барыня приходила сюда? — спросил я. — Приходила, — отвечал Ванька, — я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня! И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.

Краткое содержание Станционный смотритель

Произведение начинается с рассуждения автора о жизни и работе таких людей, как станционные смотрители. Он обращает внимание читателя на то, какую тяжелую жизнь они ведут, как много успевают пережить и посмотреть на своем веку несправедливости и жестокости. Многие их не любят, считают извергами и ненавистниками любви. Но, как замечает автор, чаще всего причиной такого отношения к бедным станционным смотрителям является плохая погода, нехорошая дорога и отсутствие лошадей.

И хотя бедный человек совсем не виноват, только его во всем и обвиняют. Но автор показывает смотрителей с другой стороны, как людей подневольных, услужливых и хороших собеседников с интересной судьбой и множеством историй. Он рассказывает о своем знакомстве с одним из смотрителей, Самсоном Выриным , с которым он встретился как-то в молодости. Ему пришлось провести несколько часов в его доме, где он познакомился так же с его дочерью, Дуней , которая произвела на него неизгладимое впечатление не только своей красотой, но и манерой обращения. На прощание он попросил ее поцелуя и уехал по своим делам.

По прошествии трех лет, автор снова был в тех краях, и его дорога лежала через ту же самую станцию. Он был в предвкушении о новой встрече со своими знакомыми, но и чувствовал беспокойство, так как Дуня могла выйти замуж, а старый смотритель умереть. Когда автор приехал на место, он увидел, как все изменилось. Дом, который раньше был прибран, казался запущенным, а Самсон Вырин лежал на кровати под тулупом и уже казался дряхлым стариком, которого подкосили жизненные невзгоды и лишения. Он не узнал своего старого знакомца и не хотел с ним не о чем говорить поначалу. На вопрос о Дуне также не ответил ничего вразумительного. Он сказал, что не знает, как у нее дела сейчас. Автор же заказал себе еды и напитков и начал угощать станционного смотрителя, надеясь его разговорить. У него это прекрасно получилось, и после нескольких стаканов пунша, он услышал интересную историю.

Смотритель начал рассказывать о своей дочке, как он ее любил, и какая она была умная и красивая. Он рассказал, что только на ней и держался весь дом. Он также поведал, что все проезжающие ее уважали и считали умной, барыни часто дарили ей разные подарки, то платочек, то сережки, вообще им вдвоем жилось очень хорошо, и дочка напоминала ему покойную жену.

Но однажды приехал молодой гусар, которому очень нужны были лошади, так как он торопился, а лошадей, как назло, не было. Гусар хотел было уже ударить смотрителя, но Дуня, как всегда в таких случаях, вышла вперед и предложила гостю перекусить. Ее появление всего успокаивало посетителей, этот тоже успокоился и попросил себе ужин. После он прекрасно провел вечер, разговаривая со смотрителем и его дочкой. Но когда лошади были готовы, с молодым гусаром что-то случилось, он почувствовал себя очень плохо, и смотритель был вынужден оставить его в своей постели, а Дуня за ним ухаживала.

Доктор же, который приехал на следующий день, чтобы осмотреть больного, прописал ему спокойствие и отдых, и уехал очень довольный, получив двадцать пять рублей и поговорив с молодым человеком по–немецки. За время, которое Минский провел в гостеприимном доме смотрителя, он полюбился обоим, и Дуне, и смотрителю. Когда же он собрался уезжать, он предложил Дуне прокатиться с ним до церкви, так как было воскресенье, и она собиралась к обедне. Дуня не хотела, но смотритель настоял. Потом он очень переживал, что сделал это, так как Дуня домой не вернулась, и в церкви ее не оказалось, когда смотритель пошел ее искать. И только вечером он узнал, что она уехала с Минским дальше.

Самсон Вырин решил найти свою дочку, и, взяв, отпуск, отправился в Петербург, где остановился у своего старого друга. Он нашел адрес Минского и пришел к нему, но сначала он пришел очень рано, лакей сказал ему вернуться в одиннадцати. Когда он пришел в следующий раз, он встретил Минского, который, грубо выразив сожаление, отказался отдать ему Дуню, и, дав денег, выгнал. Самсон не взял денег. Потом, случайно гуляя по городу, он увидел коляску Минского около дома и зашел туда, хотя его пытались остановить слуги. Он увидел там Минского и свою дочь, которая перебирала его волосы. Когда Дуня увидела отца, он упада в обморок, а Минский опять выгнал его и обругал. Самсон Вырин не стал жаловаться, а просто уехал домой, молясь о своей дочке.

Когда снова, через много лет, автор проезжал мимо знакомых краев, он решил заехать, узнать, как дела у Самсона, но он уже умер, а в его доме жил пивовар. Но автор решил сходить на могилу смотрителя, а его провожатый, маленький рыжий мальчик, сын пивовара, рассказал, что в прошлом году приезжала красивая барыня с барчатами и плакала на могиле старого смотрителя. Автор дал мальчишке пятак и больше не жалел о том, что потратил время на дорогу.

А.С.Пушкиным была написана книга под названием «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» , которая по сути состояла из 5-ти самостоятельных повестей:

Станционный смотритель

Объединялись они лишь автором - покойным дворянином Белкиным, который скончался от лихорадки на тридцатом году своей жизни. Молодой человек имел слабость к словесности и пробовал себя в писательском искусстве. А вот хозяйство свое запустил до нельзя. Об этом сообщается в письме, присланном пожилым другом и соседом Белкина. К письму прилагались уцелевшие повести. В этой статье поговорим о четвертой повести Белкина «Станционный смотритель»

Станционный смотритель : Краткое содержание

Эта повесть начинается с повествования Белкина о трудной доли станционных смотрителей. Каждый проезжающий срывает на них свое раздражение и прочее плохое настроение. Повествователь утверждает, что ему пришлось исколесить всю Россию. Поэтому он знал многих станционных смотрителей. Об одном из них, Самсоне Вырине, «смотрителе почтенного сословия, написана эта повесть «.

В мае 1816 г. Белкин проезжает через небольшую станцию, где красивая девушка 14-ти лет по имени Дуня подает ему чай. Дуня — дочь местного станционного смотрителя. Она сразу же производит сильное впечатление на посетителя и заинтересовывает собою. Самсон Вырин явно гордится своей дочерью. Пока смотритель делал записи в подорожной, автор повести рассматривал скромное жилище Вырина. На стене комнаты висели картины, изображающие историю блудного сына. Под каждой картиной размещались немецкие стихи. Далее смотритель с дочерью присоединяются к посетителю и совместно пьют чай, приятно беседуя. Перед самым отъездом повествователь просит позволения поцеловать Дуню. Она соглашается. Он уезжает.

Проходит несколько лет и повествователь вновь оказывается на этой же станции. Ему вновь хочется увидеть Дуняшу. Но в скромном жилище смотрителя он находит лишь сильно постаревшего Самсона Вырина. Его поражает как мог он так сильно постареть за такой короткий промежуток времени. На вопрос о дочери смотритель ничего не ответил. Тогда посетитель угостил его пуншем. Пунш развязал язык смотрителя. Оказалось, что 3 года назад на станцию прибыл молодой гусар (ротмистр Минский). По началу он был очень раздражен. Но когда увидел Дуню, смягчился. Он заказал ужин, а спустя какое-то время ему неожиданно стало дурно. Утром послали за лекарем, который прописал больному покой. Несколько дней гусар провел в постели смотрителя. Дуня была подле него и ухаживала за ним. Когда посетитель выздоровел и пожелал ехать, то предложил Дуне подвезти ее до деревенской церкви. Дуня заколебалась, но смотритель подтолкнул ее, мол господин не кусается. С того момента смотритель и потерял свою дочь. Она не вернулась из церкви. Когда же Вырин отправился по следу дочери, то выяснилось, что она не была в церкви. А кучер сообщил, что Дуня сошла на станции вместе с гусаром и осталась. Ко всему следует добавить, что лекарь, с которым ротмистр общался на немецком языке, признался в подкупе и что никакой болезни у гусара не было. После такого известия смотритель заболел. Но через какой-то промежуток времени оправился и решил ехать в Петербург искать дочь. Смотритель находит Минского в Петербурге. Однако ротмистр не отдает Вырину дочь, а вручает некую сумму денег и выставляет за дверь. Смотритель выбрасывает ассигнации и горько плачет. Случайно он замечает дрожки Минского, следует за ними и находит богатый дом, где живет его Дуня. Отец проникает в этот дом и видит свою сказочно красивую дочь, одетую в дорогие одежды. Он невольно любуется ею. Тут Дуня замечает отца и вскрикивает. Тогда Минский выгоняет старика. Смотритель больше не пытается встретиться со своей дочерью и уезжает на свою станцию. Ему больше ничего неизвестно о дочери.

Спустя несколько лет повествователь вновь оказывается в этих же местах. Он не находит станции. Тогда он пытается найти старого смотрителя Самсона Вырина. Жена пивовара сообщает ему, что станционный смотритель спился и умер. Повествователь желает посетить его могилу. Сын пивовара, рыжий мальчишка, провожает его. От мальчика автор повести узнает, что однажды на могилу смотрителя приезжала очень красивая и щедрая барыня с тремя детьми. Она упала на могилу и плакала. Потом заказала молебен, щедро расплатилась и уехала.

Конец. Успехов Вам в учебе!